[E.G.Rotman]

08.06.2011 в 13:22
Пишет  охуевший кусок мяса:

Название: Gun to head, marching into hell
Автор: охуевший кусок мяса
Пейринг, персонажи: гипотетически Эрик/Чарльз, Рэйвен и прочие
Рейтинг: PG
Размер: 1 735 слов
Саммари: унылая ретроспектива некоторых моментов
Дисклеймер: ай дид ит фо лулз


Чарльзу кажется, что Эрик незнаком с моралью, и поначалу Эрик согласен с ним. По вечерам пустые комнаты штаб-квартиры ЦРУ, где им позволено располагаться (Эрик добавляет: «Чарльз, не будь таким наивным, когда мы перестанем быть необходимыми, они постараются запереть нас как можно глубже, под землёй, закопать нас, словно мы никогда и не существовали»), где спят «дети», как именует их Чарльз, но никогда Эрик, потому как он уверен – детьми им никогда уже не быть, наполняются их голосами. Хэнк, полуночничая, иногда присоединяется к ним, но быстро оказывается утомлён, поднимается с кресла и уходит к себе в лабораторию, ступая тяжело и значимо, на ходу дёргая плечами. Эрик считает, что их диалог может утомить кого угодно, даже деликатного Хэнка.
- Она ему нравится, – говорит Эрик, – твоя Рэйвен. Они организовали занятный пикник в первый же день знакомства.
- Она может делать, что хочет, – морщится Чарльз. – Она взрослая. Она хозяйка своих решений.
Эрик издаёт неопределённый звук. Возможно, он означает недоверие.
Его фигура – ладья. Он отдаёт Чарльзу несколько пешек, так как считает их несущественными, и Чарльз смеётся.
- Как человек вроде тебя может недооценивать что-либо?
- Что ты имеешь в виду? – спрашивает Эрик.
- Ты знаешь, что я имею в виду.
Внутри шахматной партии они делят другие сражения, прошлые и те, которые случатся позже. Чарльз лишён интуиции. Его выводы основаны на расчете и знании, потому как он всегда существовал внутри расчета и знания, его способность позволяла ему никогда не пасовать. Чарльз уверен, что всё можно исправить, и нет вещей, которые недостойны исправления. Чарльз доверяет Эрику, он не знает причин этого доверия, возможно, если бы пятнадцать или более лет назад в кухне его огромного дома оказался бы кто-то другой, не Рэйвен, кто-то менее приспособленный, если бы Эрик оказался там, чего он, конечно, сделать не мог, но если бы так произошло, Чарльз, возможно, вылечил бы его. Позже он понимает, что некоторые вещи не подвержены изменению. Некоторые вещи непреложны.
Ладья венчает первый выпад Эрика. Ладья. Тяжеловесная, цилиндрическая фигура. Однозначное, прямое действие. Чарльз негативно относится к ясновидцам. Те исключают возможность изменений. Они исключают свою собственную суть. Время может мутировать, события могут мутировать, человек может мутировать, не став мутантом.
- Нет ничего непреложного, – заявляет Чарльз однажды, упав на ковёр.
Бренди делает его болтливым, шумным и несобранным. Он позволяет себе расслабиться, позволяет щитам внутри головы стать мягкими, гнущимися. Если бы Эрик обладал хотя бы минимальными способностями к телепатии, поддающимися развитию, Чарльз рано или поздно впустил бы его в своё сознание.
- Непреложно то, что мы существуем, – отвечает Эрик, садясь рядом с Чарльзом и зачем-то трогая его голову. – Вот мозг, что вмещает в себя целый мир. Вот человек, что значит много. Он непреложен.
- Я непреложен? – спрашивает Чарльз.
- Ты непреложен, Чарли, – заявляет Эрик, – и каждый, кто попытается доказать тебе обратное, должен быть сброшен с доски.
Партия брошена. Раненные фигуры горбятся по обе стороны. Белые начинают и выигрывают. Эрик, впрочем, играет чёрными не по какой-то особенной причине или приверженности к цвету и символу, так происходит, и всё.
Чарльз чувствует его руку на своём затылке, горячую, жёсткую. Также он знает, что Рэйвен сидит за дверью. Сползла на пол, запахнув халат, прислушивается.
«Иди спать, дорогая», – говорит он ей. Подталкивает.
Через несколько секунд глаза Рэйвен начнут слипаться. От скуки она прикинется Хэнком.
Подумает было зайти к ним, постучав, но её шёлковый халат Хэнку совсем не к лицу, поэтому она
отправится в спальню, решив поспать пару часов, а после пробраться в комнату Чарльза, чтобы спать у него за спиной до самого утра.
- Рэйвен, – поясняет Чарльз Эрику, который наблюдает за ним, замершим. – Бродит по коридорам. Ей скучно, мне кажется.
- Накануне атомной войны люди должны чувствовать скуку, – смеётся Эрик.
Они допивают бренди, и пытаются играть снова. Эрик, впрочем, выказывает явное нежелание. Он роняет доску, дёрнув стол, у которого медные скобы. Одна из скоб оказывается в его руке, теряет форму, превращаясь в стальной шар, вращающийся вокруг его ладони.
- Я бы мог отправить его в полёт, чтобы он прошил чью-либо голову, – Эрик размышляет вслух.
- Но ты не сделаешь этого, – добавляет Чарльз.
- Ты мне не позволишь?
- Ты ведь не идиот, мой друг.
- Чарли, Чарли, – размышляет Эрик, и это слово, это имя делает Чарльза трезвее на несколько минут, – что со всеми нами произойдёт?
- Эволюция, – начинает Чарльз.
- О, засунь в жопу свою эволюцию.
- Для начала мы останемся здесь. Я слишком пьян, чтобы пытаться добраться до спальни.
- Пьяный телепат и пьяный повелитель магнитных полей, вот и всё, что остаётся Америке.
- И ещё несколько тысяч мутантов, разбросанных по всему побережью.
- Ты становишься сентиментален. И это странно, в твоём-то возрасте.
- А ты становишься безбожно пьян. Мать всегда говорила мне, что я буду выглядеть старше, чем я есть. Раннее облысение, вот чего я действительно боюсь.
Когда Эрик смеётся, металлический шар принимается вращаться вокруг его ладони ещё быстрее. Он стучит головой об пол, так ему смешно. Чарльз не видит в этом ничего смешного, но замечает, что упоминание матери, пусть даже чужой, матери как фигуры в жизни каждого, не заставляет теперь Эрика замолчать, вернуться на много лет назад и снова дышать под воспоминаниями, как под толщей воды. Как тогда, когда он пытался удержать лодку.
Тогда Чарльз сказал ему:
- Брось, иначе ты утонешь, отпусти.
На палубе Эрик, отхаркивающий воду, вцепился в его плечо, он кричал о том, кто они, к дьяволу, такие, и какое имеют право мешать его личной, вполне обоснованной мести. Чарльз заставил его заснуть, и он спал, пока корабельный якорь не был брошен у пристани.
- Брось, – говорит Чарльз сейчас, и Эрик прекращает смеяться.
Он тянет Чарльза, шатко располагающегося в пространстве на ногах, за штанину, и тот снова рушится на пол.
- Как ты думаешь, – начинает Эрик, – кто был рождён вне боли и лишений, не чувствует их в дальнейшем?
- Какая глупость, – замечает Чарльз. – Это не реалистическое утверждение. Никогда бы не подумал, что ты утопист, друг мой.
- Друг мой, – повторяет Эрик. Лицо его кривится. – Мне не жаль, что я не встретил тебя раньше.
- Я должен воспринять это как оскорбление?
- Как благо. Я вижу тебя сейчас.
- Нам следует спать. Завтра нужно спустить нашего бескрылого голландца на воздух. Надеюсь, он не рухнет.
- Рухнет разок, – добавляет Эрик, – и больше не будет.
Чарльз ложится подле него, он ожидает, что Эрик отодвинется, но тот придвигается ближе, поворачиваясь на бок и пряча лицо напротив груди Чарльза. Подумав, Чарльз накрывает его висок ладонью.
- Что это ты делаешь, Чарли, – спрашивает Эрик. – Кто-нибудь зовёт тебя Чарли, Чарли? Рэйвен зовёт тебя Чарльз.
- Она пыталась, но я запретил. В детстве она выдумывала мне тысячу головоломных времён. Когда она злится, то называет меня профессором.
- Чарли-профессор, Чарли-пророк, – бормочет Эрик.
Слюна размазана у него по подбородку. Он шумно сглатывает. Глаза его закрыты. Чарльз, уже уверенный, что он спит, потому как выглядит и звучит надлежащим образом, тянется к нему, собираясь сделать не бог весть что, возможно, коснуться его лба подбородком, и таким образом тоже провалиться в сон.
- Я знаю, что не выиграю, – неожиданно явно сообщает Эрик внутри головы Чарльза, – но я не смогу сделать иного.
Чарльз замирает, а затем целует его в лоб. Эрик спит, его прошлое спит, тысячи мёртвых нацистов в нём спят, даже память о Шоу заснула.
Чарльз нащупывает в кармане Эрика монету, тяжёлую как корабельная цепь.
На следующее утро они оба разбиты, они морщатся от яркого света, стоя на краю огромной спутниковой антенны, и путь наверх подарил им много томительных минут, полных головной боли и похмельного отчаяния.
- Я ведь могу это прекратить, – тяжело дыша говорит Чарльз, упираясь в спину Эрика лбом. – Могу заставить нас обоих думать, что у нас ничего не болит.
- Это видимость, – обрывает Эрик. – Давай, нам нужно растить героев.
Баньши бледен. Так бледен, что веснушки на его лице стали карминовыми, тёмными. Он сглатывает.
- Ори погромче, – напутствует Эрик.
- Я не могу, не могу, – отвечает он, – я точно разобьюсь, и костей моих никто не соберёт.
- Хэнк соберёт, – уверяет Рэйвен.
Хэнк улыбается неловко.
- Нет-нет, – повторяет Баньши, пятясь назад, – я не готов.
- Ради господа, – выдыхает Эрик, сталкивая его вниз, и он летит, поднимаясь над полем, над зданием штаб-квартиры, кричит так, что закладывает уши.
- С Икаром бы ты не справился, – шутит Чарльз на обратном пути.
- Здесь возможно большее количество попыток. Чарли, сделай что-нибудь с моей чёртовой головой.
- Помассировать тебе виски?
- Только не здесь.
Оставшуюся неделю Эрик пытается сдвинуть антенну. От злости он белеет, краснеет и ничего не ест. Он часами простаивает на балконе: лицо искажено, руки напряжены, на шее, как у саксофониста, вздулись вены, сухожилия рельефны. Антенна неподвижна. Класть она хотела на все его усилия. Чарльз помогает по мере возможности, но вскоре ему надоедает подниматься на балкон с кофе и флягой, полной бренди.
- Возможно, я не создан для того, чтобы двигать антенны, – признаётся Эрик.
- О чём ты думаешь? – спрашивает Чарльз, и это звучит смешно, но они не смеются.
- О том, что нацисты убили мою мать.
- Ещё.
- Я повторяю цифры со своей руки, – признаётся Эрик. – Читал, что если умножить их на несколько сотен, то получится весьма примерное число, близкое к числу евреев, истреблённых за время войны.
- Я мог бы помочь, – предлагает Чарльз, – но не уверен, что ты согласишься.
- Я согласен на всё. Мне нужно сдвинуть этот кусок дерьма.
- Ну ладно, – говорит Чарльз, – ладно. Хорошо. Ничему не удивляйся.
Он заставляет Эрика вспомнить лицо матери, затем лицо отца. Он говорит ему: «Рождённый в боли не обязан жить в ней. Брось это, оставь». Эрик слушает. Эрик плачет. Эрик сдвигает антенну, и скрежет разносится по всей долине. Рэйвен, прибежавшая, заслышав их победные крики, хлопает в ладоши, подпрыгивая на месте, как будто ей всё ещё двенадцать.
Вскоре она принимается разгуливать по штаб-квартире в своём истинном обличье, и Чарльз знает, что это сомнительная заслуга Эрика.
- Что ты с ней сделал? – спрашивает он.
- Уронил на неё штангу. Детей учат страху, детей учат страхом.
- Поганый из тебя философ, друг мой.
Чарльз знает, что всё может обернуться не слишком хорошо. Эрику жмёт костюм. Эрику жмут принципы. Жажда мести, жажда вернуть монету её владельцу не покинет его, сколько бы Чарльз не пытался заменить её чем-то иным. Впрочем, он пытается до самого конца, даже ощущая, как монета проходит сквозь его голову, как пуля превращает его позвоночник из стройной конструкции в разбитый и бесполезный остов, он пытается, слыша, как Рэйвен говорит ему: «До свидания, Чарли», шагая к Эрику, выискивая глазами Хэнка и сообщая: «Ты не должен забывать о том, кто ты». Чарльз пытается до самого конца, и, ожидая, пока оставшиеся с ним дети, поднимут его на руки и понесут к разбитому самолёту, он ищет пулю, которую Эрик извлёк, но не находит её.

@темы: Тихо шифером...., Фандом, X-Men: First Class / Люди X